В.Н.Катасонов Технологии информационной цивилизации и мудрость книжной культуры

В.Н. КАТАСОНОВ

Доктор философских наук, доктор богословия

ТЕХНОЛОГИИ ИНФОРМАЦИОННОЙ ЦИВИЛИЗАЦИИ И МУДРОСТЬ КНИЖНОЙ КУЛЬТУРЫ

В противопоставлении информации как определенной формы со - хранения знания и книги отражается классическое противопоставление технологии и мудрости, цивилизации и культуры. Слово информация нередко употребляют в очень расплывчатом смысле. Знание не тождественно информации - вот положение, которое необходимо почаще напоминать. Приведем пример, чтобы пояснить это существенное различие. Положим, я знаю голос близкого мне человека. Это знание выступает здесь в своем аутентичном виде. И я могу записать этот голос на диск в цифровом коде. Как известно, при использовании последнего голос разлагается (“анализируется”) в соответствии с некоторыми теоретическими схемами в совокупность бесконечного числа гармоник, из которого для записи используется только конечное число их. Полученная запись и есть информация. Если записанных гармоник не очень много, то тонкий слух сможет отличить запись от оригинала. Если же их достаточно много, то сделать это уже сложнее. Однако, принципиальная разница между информационным образом и исходным знанием все-равно остается[1]. Информация есть всегда проекция знания на плоскость некоторой теоретико - технологической схемы[2]. Информация, вместе с тем, есть всегда знание формализованное, подготовленное к использованию машиной.

Понятие информации используется двояко. Прежде всего в строго научном смысле, как основное понятие математической теории информации, построенной К.Шенноном, Н.Винером и др. И кроме того, в широком смысле, как некоторая мифологема, в высшей степени распространенная в сегодняшнем дискурсе. “Информацией” в этом последнем смысле оказывается уже буквально все: звуки, цвета, запахи, научные теории, жизненный опыт, мистические озарения, божественное откровение, энергия и материя. В этом втором смысле понятие информации выражает, на самом деле, определенные цивилизационные ожидания, в своем целом составляющие некоторый цивилизационный проект - информационное общество, - который при отсутствии философского самоконтроля общества легко превращается в новую утопию.

Выдвижение понятия информации тесно связано с прогрессирующей технизацией культуры, со стихийно развивающимся процессом приспособления человека к языку машины. Этому всегда сопутствует характерное выхолащивание духовных компонент человеческой деятельности, сведение ее к чисто механической. Здесь достаточно привести лишь некоторые примеры, в которых ясно видны отличительные моменты этого глобального процесса:

1) Внедрение калькуляторских методов во все сферы культуры. Интересно, что вместе с этим происходит и тотальная коммерсализация всего культурного пространства: то, что может быть исчислено, может быть куплено и продано. Однако, уже экономика, - казалось бы классическая сфера человеческого рас - счета, - не поддается полному “переводу” на “количественный язык”. И тот, кто учитывает в экономике ее “неколичественные” факторы - творческую заинтересованность, гордость за престиж фирмы, национальной марки и т.д. (“японская модель”) - нередко получает большое преимущество в конкурентной борьбе. Коммерчески - калькуляторские методы оценки распространяются даже на сферу искусства. Так появляются оценки: “самый дорогой фильм” (затраченные средства), “самый кассовый фильм” (прибыль от проката), всерьез претендующие на роль интегрального критерия оценки кинопродукции. Своеобразной кульминацией этой тенденции служит в сфере права понятие “материальной (денежной) компенсации за моральный ущерб”.

2) Возрастание роли тестовых программ во всех сферах обучения. Тестовая система действительно помогает свести обучение к контакту с машиной. Однако, утверждение, что она, де, хорошо “моделирует” процесс обучения, находится под большим сомнением. В обучении преподавателем специалиста, если уж мы ограничиваемся именно этим моментом - обучения специальности, всегда присутствуют нравственные и духовные аспекты, которые при общении с машиной полностью исчезают. Речь идет не только и не столько о благотворности человеческого общения вообще, а прежде всего, о живых примерах профессиональной этики - честность в отношении к делу, настойчивость в преодолении трудностей и т.д., которые преподаватель демонстрирует учащемуся. Эту “натуральную” связь профессионализма и этики, эту органическую целостность духовной деятельности можно усвоить только на живых примерах, что сразу ставит вопрос о переоценке и разумном ограничении роли тестовых програм ( и компьютерной техники, вообще) в процессах обучения.

В истории становления проекта информационного общества большую роль сыграла идея mathesis universalis, идущая еще от “Великого искусства” Раймонда Луллия (1233-1315). Весь XVI век занят напряженным поиском удобной системы обозначений для создания “универсального исчисления”, с помощью которого можно бы было “решить все задачи” (К.Рудольф, М.Штифель, Р.Бомбелли, П.Рамус, С.Стевин, Ф.Виет). В XVII веке новый импульс идее mathesis universalis придает Декарт своим методом аналитической геометрии и Лейбниц, который всерьез начинает строить свой вариант “универсального языка” - “универсальную характеристику”[3]. На этом пути Лейбниц создает свой “адамов язык” (язык из 0 и 1 ), который и является сегодня основой теории информации и всей информационной техники.

Проект информационного общества связан и с другой глубинной тенденцией новоевропейской цивилизации - стремлением понять все действительное через возможное. Ярчайшим выражением этой тенденции является декартовский философский метод сомнения. В своей философской “одиссее” Декарт как бы блуждает по мирам возможного, чутко внимая показаниям своего “эпистемологического компаса”, указывающего ему степень сомнения (или достоверности) того или иного знания. Это пространство возможностей находит свое воплощение в дальнейшем в различных виртуальных пространствах, в которых культура пытается реконструировать свою жизнедеятельность. Пространства эти разнообразны, но всегда при их построении воспроизводится фундаментальная структура: выделение элементов как точек пространства возможностей и задание на этих пространствах некоторых ценностных (весовых) функций. Все сущее в этом смысле должно быть понято как некий оптимум, как некий “лучший из миров”. Этой схеме следует, например, концепция фазового пространства в математической физике. Радикализация этой схемы осуществлена в теоретико - множественной модели математики Г.Кантора. Здесь все, включая и континуум, разлагается в “песок” бескачественных элементов множества, из которых стараются конструктивно “сложить” все более органические сущности (в частности, число и пространство). Подобные модели очень удобны и, собственно, специально созданы для реализации некоторого “предносящегося” суперпроекта “сведения всего к информации”. Однако, возникшие как раз в теории множеств непреодолимые трудности (парадоксы, проблемы континуум-гипотезы, аксиомы выбора и т.д.) заставляют все лучше осознать утопичность “чаемых” здесь перспектив. По своему об этом же говорят и другие примеры бесплодных и нередко трагических блужданий культуры в “виртуальных мирах”: компьютерные виртуальные миры, виртуальная экономика рынка ценных бумаг.

Существенный удар утопическим экспектациям, связанным с проектом универсальной формализации знания, был нанесен в XX столетии теоремами о неполноте формальных теорий (К.Гедель, П.Коэн). Все более разрушается представление о познании как о взаимодействии “точечного” субъекта, не вносящего никакого возмущения в изучаемый фрагмент действительности, и объекта, полностью вписывающегося в пространство некоторых априорных форм репрезентации, полностью обозримых и поддающихся тотальной калькуляции. Познание все более осознается как встреча, как событие в рамках некоторого фундаментального и в принципе некалькулируемого объемлющего, соотносимого в философии с категорией бытия (М.Хайдеггер, К.Ясперс), а в религии с понятием Бога.

Книга в противовес перспективе тотальной унификации и калькуляции знания сохраняет определенное срединное положение. Под этой “срединностью” я понимаю следующее:

a) книга представляет знание в достаточно рационализованной форме,

b) но не в чрезмерно рационализованной, не до информационных атомов (нуль и единица).

Для современной компьютерной техники, для алгоритмов, используемых в ней, человек как таковой представляет собой, вообще говоря, помеху. Сама по себе эта техника работает несоизмеримо быстрее, чем способен обрабатывать информацию человек. Поэтому во всей цепи обработки информации звено “человек - машина” представляет собой всегда определенное препятствие, торможение. Здесь мы вынуждены менять язык для представления информации, заменяя “адамов язык” машины (нули и единицы) человеческим языком слов. Но фактически все эти слова, буквы, “иконки”, “окна” в компьютере чужеродны самой сути информационной технологии и представляют собой некий “пережиток” именно книжной культуры.

Наоборот, книга в высшей степени соразмерна человеку. Здесь важны следующие моменты:

a) Главное - это соразмерность языка: алфавитное письмо ( в противовес, с одной стороны, идеографическому, а с другой - машинному языку из 0 и 1) очень близко к человеческой речи, к живому человеческому слову. Конечно, нужно отдавать себе отчет в том, что алфавитное письмо представляет собой также некоторую рационализацию речевой практики и тем самым также неизбежно “срезает” часть содержания (сказать слово можно тысячью способами, а написать только одним). Тем не менее, письменное слово, вместе с косвенными приемами выражения тональных и эмоциональных окрасок речи (контекст, описание, ритмика речи и т.д.) является, вероятно, все-таки наиболее адекватным из существующих способов передачи содержания.

b) Книга соразмерна человеку и, так сказать, пространственно. Книга в форме кодекса, входящего в употребление примерно с I века н.э., удобна в обращении: в отличии от свитка все части ее объема одинаково доступны читающему.

g) Соразмерность книги человеку выражается и в смысле индивидуального существования, в определенной степени присущего книге. Книга в этом плане оказывается подобной картине, скульптуре или другому произведению искусства (как произведение полиграфического искусства). Со времени изобретения книгопечатания книга, конечно, разделяет парадоксальное существование любой массовой продукции: она и тиражируется и индивидуальна (в определенной степени). Ее “массовость” и значит, “неиндивидуальность” смягчается как фактом ее материального существования, так и достаточной близостью современной книги к ее не столь далекому предку - книге рукописной.

Книга приглашает к вживанию в нее, к активности души, к углублению духовного опыта. Информационные же технологии требуют, в основном, лишь напряжения рассудка. С хорошей книгой, равно научной или беллетристической, вдумчивый читатель всегда ведет диалог. Иногда говорят также о диалоге человек-компьютер. Этот програмно оформленный диалог, однако, имеет совсем другую природу. Все звенья всего дерева ответов (и вопросов) программы заранее кем-то продуманы и просчитаны. Это “диалог”, в котором все предрешено и в котором ничего не происходит, в котором нет самого главного для диалога - спонтанности, дающей переживание встречи. Подобная “гуманитеризация” компьютерной техники может только раздражать[4], как любая подделка, и тем больше, чем более человеческие функции пытается она имитировать... Книга символически представляет позицию автора или героя. Вопросы и ответы читателя и книги никем “не просчитаны”. В догадках и узнаваниях моего герменевтического приближения к смыслу книги я нахожу ту спонтанность диалога, которую никогда не может дать так называемый “диалог” с компьютером. Все дело в том, что диалогу можно помочь, но его нельзя “механизировать”.

Мир, в котором мы живем, никогда не дан нам в “чистом виде”, так “как он есть на самом деле”. Мир, в котором мы живем, всегда уже есть некоторая культура, т.е. культивирование сущего в определенных направлениях, с расстановкой определенных смысловых акцентов (“значимое”, “случайное”, “добро”, “зло”, “реальность”, “иллюзия” и т.д.). Мир этот всегда уже в определенном смысле рационализован, и здесь можно вспомнить Хайдеггера, несмотря на весь свой пафос “прорыва к бытию”, нередко подчеркивавшего, что метафизика есть судьба человечества... Увидеть мир таким, “каков он есть на самом деле”, всегда выступает в культуре как задача познания. Тот, кто теряет это чувство условности культурной репрезентации мира, лишь символической представленности его формами культуры, под приглаженной поверхностью которых “хаос шевелится”, тот обрекает себя на заключение в своеобразной рационалистической “клетке”, ограждающей нас от истинного мира как снаружи, так и изнутри. И здесь для нас открывается принципиальный вопрос, тесно связанный с нашей темой. Нужен ли весь человек, целостный человек для постижения истины, или же последнее может быть заменено усвоением технологий ? Сторонники первого понимают культуру (включая и научное познание) как символическое делание, из которого принципиально неустраним целостный человек. Это он делает, и это его есть культура. И книга есть метод этой культуры. Сторонники второго ориентированы на утопию информационной культуры - утопию самодовлеющего прогресса чисто объективистской, опредмечивающей и калькуляторски - дегуманизирующей технологии. Сами по себе информационные технологии - не зло. Зло - утопические проекты, вдохновляемые ими в легковерных душах и легковесных умах. В сегодняшнем мире мы обречены использовать информационные технологии. Тем актуальней становится задача осознания их природы и границ.